[Dragonwyck]

Ни дня без "Отверженных"?
Рейтинговый (чисто номинально, поскольку техническое описание физиологических процессов отсутствует) драббл, сочиненный умопомрачительно наивным новичком в фикрайтерстве, который и понятия не имел о том, что писать от второго лица ныне почитается едва ли не за преступное деяние. Не тревожьтесь, меня уже просветили.

Размер: драббл, 699 слов
Пейринг/Персонажи: инспектор Жавер, Жан Вальжан
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: история об уползаниях и неожиданных встречах
Примечание/Предупреждения: автор фика вдохновлялся экранизацией 1978 года; ряд стилистических приемов был позаимствован из романа Мишеля Фейбера "Багровый лепесток и белый"(включая повествование от второго лица)

Высоты падения

Следуйте за мной, месье. Ступайте осторожнее: вымощенные камнем элегантные улицы остались далеко позади. Зачарованный, вы скользнули вслед за привлекшей ваше внимание худощавой фигурой в черном. Скользнули в глубь лабиринта из не отмеченных на топографических картах Парижа безымянных улиц, оканчивающихся глухим тупиком переулков, из которых — простите за дерзость, но даже в сгустившихся до чернильной синевы сумерках я замечаю, что вы вздрагиваете и опускаете, устыдившись, глаза — доносятся истошные женские крики и сдавленные мужские стоны.
Словно гончая, идущая по следу вспугнутого оленя, вы бредете между куч мусора, стараясь не отстать от человека в черном, пробудившего ваши с юности подавляемые желания. Четверть часа тому назад ваш тоскующий по невозможному, недостижимому взор заприметил долговязого мужчину, казавшегося истощенным, едва ли не умирающим с голоду. Его черные, лишенные живого блеска глаза скользнули по вашему изменившемуся лицу, скользнули, оценивая, способны ли вы потушить пожар, разгоревшийся в вашей груди и чреслах. Ласковая улыбка, улыбка одурманенного опиумом ангела, воспарившего над бездной порока, лишила вас способности рассуждать, взвешивать за и против, задумываться о последствиях совершаемого. Словно крыса, повинующаяся манящему зову дудочки, вы покорно шагнули со ступеней наемного экипажа, завороженный фразой, легко сорвавшейся с губ незнакомца:
— Я сделаю все, что вы пожелаете. И возьму недорого...
Взволнованный, вы глядите жадно, словно пытаетесь впитать глазами каждую незначительную деталь, составляющую в конечном итоге облик отделившегося от стены мужчины, облаченного в поношенную черную куртку, какую обычно носят ремесленники, и вытертые до белизны штаны из грубой ткани. Подобную одежду обыкновенно выдают отбывшим срок наказания каторжникам или нищим пациентам Шарантона, выставленным — за неимением возможности оплачивать лечение — за порог. Растерянные, с расширившимися от потрясения при встрече с миром, еще минуту назад угрожающе таившимся за спасительной чертой больничной ограды, глазами, без гроша в кармане, подчиняясь требованию пустого желудка, они благодарно хватаются за первую же протянутую к ним руку, согласные в обмен на ужин и ночлег подчиниться чужой воле, удовлетворяя в качестве ответной услуги потребности плоти незнакомца. Покорные в своей уязвимости, эти несчастные жертвы общественного строя, безжалостного сминающего судьбы робких и слабых, становятся игрушкой в руках случайных прохожих, пожелавших за плату в несколько мелких монет обрести утоление дневных тревог в глубинах тела человеческого существа, не способного сказать «нет»...
Оглядев представшую вашим изумленным глазам фигуру человека в черном, вы отмечаете, что чересчур короткие рукава потрепанной куртки оставляют открытыми кисти рук ее владельца, на запястьях которого обнаруживаются похожие на рваные раны шрамы. Вы вздрагиваете, пронзенный на мгновение-другое болезненно острым, вонзающимся в вашу грудь, словно раскаленная игла, желанием сойти с привычной тропы, пуститься в путешествие, одна лишь мысль о конечной цели которого заставляет ваше уставшее сердце пуститься вскачь. Ваша истосковавшаяся по прикосновениям плоть уже ощущает, как эти исхудавшие, покрытые загаром руки заботливо высвобождают из плена одежды ту часть тела, что вы смущаетесь даже назвать вслух. Ошеломленный неведомыми доселе ощущениями, вы блаженно отдаетесь эти умелым, всезнающим ладоням, чьи блуждания по вашей обнаженной коже одновременно и обжигают, словно резкий недобрый ветер пустыни, и несут облегчение, сравнимое с глотком родниковой воды в полуденный зной...
Лишенные блеска угольно-черные глаза, в которых не отражается и тени узнавания, смотрят серьезно, почти торжественно — словно их обладатель обещанием плотского наслаждения творит некий, схожий с религиозным, ритуал посвящения. Губы человека в черном касаются вашего живота, спускаясь, медленно и неотвратимо, все ниже и ниже...
Ваши щеки полыхают, полуоткрытый рот хватает воздух, с уст слетает звук, в котором животное упоение смешивается со страданием раскаивающегося грешника. Ощущая шероховатость бакенбард, касающихся ваших нагих, как в первый день творения, бедер, вы теряете над собой контроль, погружая пальцы в полуседую шевелюру человека, дарящего вам удовольствие. Ради этих мгновений чистого, беспримесного, упоительного восторга вы готовы пожертвовать всем: и репутацией респектабельного буржуа, и десятилетиями, проведенными в плену целомудрия, и гордостью человека, однажды глубоко униженного, но сумевшего подняться над тьмой, в глубине которой притаились воспоминания о девятнадцати годах тулонской каторги...
Ощущая слабость и головокружение, вы заставляете человека, стоящего перед вами на коленях, поднять голову и заглянуть вам в глаза. Запинаясь, вы пытаетесь объяснить ему, что ничего не знали, что, прочтя в газете о загадочном самоубийстве инспектора Жавера, часами рыдали, обвиняя себя в преступном небрежении чувствами полицейского агента, десятилетиями преследовавшего вас, но не нашедшего в себе сил произвести арест...
Но стоящий на коленях Жавер лишь кротко, грустно, непонимающе улыбается, и в это тягостное мгновение вы готовы отдать десять, двадцать лет жизни за право услышать из его уст имя, данное вам при рождении:
— Жан Вальжан...